Валерия. Роман о любви - Юлия Ершова

«Ну, и где эта Красная Шапочка? — задаётся вопросом Снежана, закрывая глаза. — Опять промахнулась и вышла на чужом этаже. Наверное, ломает соседям двери. Хорошо, что я догадалась прилечь, а то бы мёрзла в коридоре», — успокаивает она себя и поджимает ноги.

Послышался лязг закрывающихся дверей лифта и шебуршение в коридоре. «Я не Серый Волк, заходи», — мысленно произносит хозяйка и растягивается на диване во весь рост.

Знакомые шаги останавливаются в дверях гостиной. Сердце Снежаны подпрыгивает и берёт непосильный темп.

«Пушки с пристани палят, кораблю пристать велят…»

Кто это, Господи помилуй?

«Царь слезами залился, обнимает он царицу…»

«Дождалась. Спасибо, Господи! — проносится в голове Снежаны. — Чем я отплачу тебе за твою любовь и милость ко мне?»

IV

Стоило прибывшему царю прикоснуться к протянутой руке царицы, та утратила земное притяжение и рухнула к нему в объятия. За окном лоскуток на небе расползся уже до линии горизонта. Нет воздуха, нет слёз, нет слов. Она говорит, плачет и задыхается. Он молчит и целует её лоб и волосы, как святыню.

— Я тебя больше не отпущу…

— Я никогда не уйду… — шепчет он сквозь поцелуи.

— Ты сегодня же останешься навсегда…

— Навсегда… навсегда… навсегда…

— Если бы ты не пришёл, я бы сегодня же и умерла…

— Я пришёл… Я знал… Я…

— Та-ак, стоп, стоп! — Снежана в определённый момент останавливает полёт, ноги её снова касаются земной поверхности. — Видишь ли, любимый, сегодня утром я пробежала глазами кодекс невест «Целомудрие до брака». Кроме этого… хоть и юбка из тюли уничтожена, но правила не изменились.

Блудный царь смеётся, приземляясь на диван. С видом учёного, открывшего новую звезду, он произносит:

— Я почему-то был уверен, что услышу именно это. Завтра… Нет, почему завтра? Сейчас же мы пойдём в известное место паломников брака и поставим в наших паспортах две кляксы, которые пробудят у тебя сострадание ко мне.

— Да, — не раздумывая, соглашается царица. — Я сейчас же переоденусь.

— Напрасно, — улыбается царь, восседая на троне дивана, — у тебя обалденный вид.

— Тогда я звоню крёстному. Он всё устроит. Он… — Царица вознесла свои руки в небо.

— Ну, тогда держись! Придётся мужа слушаться во всём и бояться. Правила не изменились, — диктует царь.

— Я заранее боюсь, боюсь ранить тебя, боюсь потерять. А самое главное: для батюшки-царя должна родить богатыря.

— Вот-вот. Дошло наконец. — Царь скрестил руки на груди и глаз не сводит с царицы.

— Правила не изменяются. Сперва брачный пир, и только потом брачная ночь, первая разумеется. «С первой ночи понесла… Наступает срок родин, сына Бог им дал в аршин…»

Снежана смотрит на жениха и вдохновляется, с каждым её словом глаза его расширяются, он даже аплодирует.

— А ты представляешь, — лучатся её глаза, — ну кто родится, если царь с девицей самовольно, без Пушкина, изменят порядок вещей?

— С гением разве поспоришь, — соглашается он.

V

В лифте нового дома Вера прячет глаза от соседки. Ей хочется надеть свои новые солнечные очки, утыканные стразами, и не снимать их даже в офисе. Каждый встречный читает в её глазах счастье, но не каждый улыбается в ответ. Сотрудницы разбуравят взглядами её спину, которая с недавнего времени приобрела кошачий изгиб. Лёва опять примчится с чашкой кофе и до конца рабочего дня будет кружить над Верой, как шмель над цветком. Бедный мальчик, смотрит на её воспалённые губы и сходит с ума.

С той поры как уволилась покровительница интеллигентных мальчиков, пыл своей души он тратит только на эту новую козырную сотрудницу и, как от докучливого комарья, отмахивается от насмешек и пересудов коллег. Новый директор, Артём Александрович, тоже посматривает на своего нового референта и думу думает, как бы не сорваться и не хлопнуть её по упругому заду — вот отец вспылит. Вера — сотрудница козырная, на особом положении: график у неё свободный, зарплата высокая, а её командировками однодневными ведомости пестрят, подпирая строки дисциплинированных сотрудников. Артём Александрович ведомости подмахнёт да и вздохнёт с унынием — отец разошёлся не на шутку. А сколько ещё разовых поручений, вместимостью в полтора дня, Вера получает, и никто их не регистрирует, разве что в небесной канцелярии в графе «Блуд».

Лёву трясёт от этих поручений разовых, дня спокойно не проживёшь, директор душит Веру работой только за пределами офиса, а внутри… На её рабочем столе пыль не оседает только на подставку для чайной чашки.

Сегодня, одетым в сырость ноябрьским днём, она опаздывает на работу — только отвела Тимошу в садик, как тут же получила приглашение вернуться домой. Теперь, спустя два стремительных часа, горят её губы и щёки, но ожоги смягчает ветер.

Полдень на носу, но набережная одинока. Ни одной мамы с коляской, ни одного старика с тростью. Правда, у самой воды сбились в стайку подростки-прогульщики. Один, верзила в костюме, прикуривает сигарету и угощает остальных. Так ныне происходит посвящение в крутые. У Веры сжимается сердце: что будет с Тимошей, когда подрастёт? Она стискивает зубы и нагоняет злобы в глаза. Бежит к дымящей стайке и угрозы выкрикивает, все, что на ум пришли. Стайка встрепенулась — и врассыпную, а верзила в костюме шага на два попятился и опять дымит. Вера к нему, милицию поминает, а тот бычок проглотил и матом рыгает, как больной, челюсть нижнюю выпятил. Плечи Веры опустились, в глазах прячется страх, но чей-то голос сверху останавливает хулигана.

— Вон пошёл, ты ж… грёбаный, ща прибью в…

Ободрившийся взгляд Веры скользнул по берегу, по одинокому клёну с голыми ветками — единственному дереву на набережной, подступившему к реке ближе вытянутой руки. Ствол дерева подпирает взлохмаченный молодой человек в мятой куртке цвета хаки. Это он заступился за Веру. Это он сегодня утром звонил в её двери минуя домофон. Вера смотрела в дверной глазок и тёрла полотенцем мокрые волосы. Два часа оказались такими стремительными, что пришлось ваять новую причёску. Взлохмаченный молодой человек опустил голову и жал кнопку вызова…

Река встала на дыбы и шлёпнула по граниту, сковавшему её свободу. Вера вздрогнула и вздохнула.

— Простите, — крикнула она юноше, подпирающему клён, и сама не поняла, за какой свой проступок ей больше стыдно, — я была не готова.

Он навалился на неё тяжестью взгляда и вздохнул так горько, что всколыхнул над ним своими ветвями-руками голый клён. От взгляда своего спасителя у Веры похолодело сердце. Какое горе привело его на набережную, к ней? К ней ли?

Река вспенилась, как шампанское, и унеслась прочь.

— Пойдём, она ждёт тебя, — сказала Вера, подбегая к клёну.

Молодой человек открыл было рот — и тут же закрыл его. Казалось, он не может говорить, только кивать. Связки отключились как в детстве после укуса дворовой собаки.